Кама-Нева. Дневник Литфонда

Выставка рассказывает историю эвакуации и жизни детей Ленинградского литературного фонда в Краснокамском районе Молотовской области (ныне Пермский край) в 1941-1944 годах.

Сто сорок детей и членов семей известных поэтов, композиторов, писателей: М. Козакова, Вс. Рождественского, Н. Башинского, В. Пановой, С. Прокофьева, К. Чуковского, В. Каверина и других, выжили и после снятия блокады вернулись в Ленинград.

В основе выставки – уникальные документы и фотографии, стихи, открытки, личные письма, написанные детьми и их знаменитыми родителями в 1941-44 гг. Дневник Литфонда целиком основан на личных переживаниях детей войны и их родителей.

 

Светлана Томская: «Мы уезжали подальше от бомбежек»

«Вскоре после объявления войны Литератцурный фонд писателей Ленинграда решил отправить детей подальше от Питера. Мы отправились, как предполагалось, на летний отдых. В городе Гаврилов Ям, что недалеко от Ярославля, нас разместили в большом трехэтажном доме, где была школа. Постепенно налаживалась жизнь обычного детского лагеря. По утрам на линейке старшие школьники получали задания для помощи ближайшим колхозам. Мы с удовольствием пололи грядки, убирали урожай. Нам все здесь нравилось, но внезапно появилось сообщение о бомбежке Ярославля, и руководство решило, что пора уехать подальше от войны.

Из Ярославля по рекам Волге и Каме мы отправились в город Пермь».

 

 

Наталья Рождественская вспоминает:

«Стояла уже осень. Осталась в памяти бесконечная гладь серой воды, тоска и неприкаянность. Тогда, как всегда сами собой, у меня, четырехлетней» возникли строчки:

Еду, еду по воде

С рюкзаком я на спине,

Грустно, грустно стало мне –

С рюкзаком я на спине.

Где все милые друзья,

Не забыли ли меня?

Не пришлют ли мне привет?

Что скажу я им в ответ?

Грустно, грустно стало мне –

С рюкзаком я на спине.

 

 

«Мама писала под мою диктовку папе на фронт (в январе 1942 года он, совершенно истощенный, вместе с драматургом Дмитрием Щегловым ушел пешком из блокадного Ленинграда в Колтуши, где дислоцировалась газета Ленинградского фронта «На страже Родины», и поступил вольноопределяющимся в армию, кстати, поэтому мама не получала аттестата, как все жены фронтовиков):

 

«30 апреля 1942 года. Дорогой папочка! Очень о тебе скучаю. Я стала большая, и когда я приеду в Ленинград, ты совсем меня, наверное, не узнаешь. Я только что пришла с улицы, затопили печурку, наверное, такую же, как у тебя, здесь их называют каменкой, и сели с мамой писать тебе письмо. Мы живем у Дарьи Герасимовны, я ее называю тетя Даша. Наши соседи – учительница с учителем, у них есть двое детей, один большой, а другой еще не такой, маленький, ему шесть лет, зовут его Женя, я с ним дружу. У нас комната средняя, сплю я вместе с бабой, кровать не такая широкая, поэтому я сплю на чемодане и одной доске. Утром я встаю и ем простоквашу и хлеб черный и пью кипяток. Сегодня так же завтракала, но ела пирог, кусок остался от вечера. Его пекли по случаю праздника ударников и отличников учебы, и мне прислали тоже пирог, вернее, пирожок. Потом я маме помогаю убирать и иду гулять. Сегодня ходили с мамой в Даньки к Коле Брауну, но их не застали и потом хотели идти в лес, но тут оказалось, что вся дорога в лесу занесена снегом, и мы в лес не вошли. Дома у нас есть хрюшка Машка. Она небольшая, ей 18 дней. Тетя Даша ее купает и поит теплым молоком. Потом у нас есть кошка скандалистка, ее зовут Роза, еще кот Васька и шесть кур. Одна из них наша, мы ее всю зиму кормили, и теперь она нам снесла 4 яйца. У тети Даши есть еще корова Мурка, ягненок Наташка. Под вечер мы с тетей Дашей загоняем кур домой. Я их ношу сама. Вчера я видела, как доят корову. Когда будет весна, я с тетей Дашей буду работать на огороде. У тети Даши уже приготовлены бобы, горох, лук, картошка.

Последние дни у нас стала весна, снег тает, солнышко греет, и становится грязно. Дорогой папочка, мне очень без тебя скучно, и когда приезжают папы к другим ребятам, мне становится завидно и грустно. Я хочу, чтобы скорей, скорей кончилась война, и мы бы вернулись в Ленинград. Целую тебя крепко, крепко, папочка. Я получила от тебя два письма. Я была очень рада, сама их прочла, всем хвасталась и так много читала, что знаю наизусть. Собачку, думаю, назвать Венера, потому что у тети Даши была такая собака. Еще раз тебя целую. (Своей рукой печатными буквами: «Твоя дочка Наташа 5 лет»)

 

Вот что писала мама отцу уже в блокадный Ленинград:

«17 сентября 41 г. Дорогой мой! С 25-го не имею от тебя вестей. 9-го была срочная телеграмма от тебя… Завтра утром уезжаем с лагерем в Пермь, вернее в Молотовскую область. Куда только, не известно, на что едем – тоже не известно. Решилась ехать, боюсь оторваться от организации, как она ни плоха. В Алма-Ату уж очень страшно добирать одним. И как там будет, не известно… Думаем о вас, дорогих ленинградцах. Неустанно стыдно, что сидим в тылу. Страшно так далеко отрываться от вас и, видимо, надолго. С жадностью ловим вести о вас, родных. Наташа более или менее здорова, тоже полна Ленинградом. С нами Козаков и Слонимский. Поехавшие вперед писатели, которые за нас отвечали, нашли пристанище в деревне Черной».

Наконец мы приплыли в Молотов и тем же хмурым утром на дачном поезде добрались и до деревни Черной, в которой нам предстояло жить три года. Прямо от станции, поднимаясь немного вверх, шла улица, невообразимо грязная, так что идти было трудно. В 42-м году, в годовщину приезда, я вспоминала:

 

Утро было серое,

Утро было хмурое,

Эшелон с ребятами

Прибыл в этот день.

Все ребята сонные,

Мокрые, усталые,

Шли мы грязью липкою,

Шли и шли, и шли…

Увязали дошколята,

Хныкали яслята,

Шли, шли, и шли…

В помещенье новом,

В помещенье чистом,

Но зато холодном

Разместили нас.

Мамы накормили,

Мамы напоили,

Спать нас уложили…

Так живем сейчас.

 

 

Ирина Павловна Стуккей-Рождественская писала мужу в блокадный Ленинград через несколько недель после приезда в Черную:

«13 октября 1941 года. Пишу опять, может быть, что-нибудь до тебя и дойдет. Писала длинное письмо девятого, открытку одиннадцатого. Комната у нас хорошая, только зимой очень холодная. Есть даже фикус. Мы имеем с мамой кило хлеба, есть картошка (молока не продают). Наташа получает в день два куска сахара, один бутерброд с маслом или сыром, пиалу каши и пиалу супа, иногда мясного, 400 граммов хлеба… Наташа страшно грустит, все время говорит о Ленинграде и все воспринимает по-взрослому. Ну, целую и надеюсь на встречу. Ирина».

 

Из воспоминаний Татьяны Заводчиковой:

«Недавно я случайно наткнулась на папино письмо с фронта от 13 мая 1944 года. Он написал маме: «Вчера я впервые пропустил день, не написав тебе ни слова. Это потому что, что был в дороге, а затем встретил нескольких друзей, с которыми не виделся с начала войны. Встретились со Всеволодом Рождественским. Он уезжал, получив назначение. Затем в кабинете у уполномоченного комитета по делам искусств встретились с Владимиром Владимировым. Долго говорили.  До того поседел, что стал белым, как лунь, и постарел так, что кажется, ему лет 55м – 60, а между тем, он моих лет».

Прочитав эти строки, я поразилась такому совпадению. Значит, когда мы: Ира Владимирова, Наташа Рождественская и я, пребывали в лагере в селе Черная, наши отцы за год до окончания войны случайно встретились на Карельском фронте и были бесконечно рады этой неожиданной встрече».

 

Наталья Рождественская:

 

«На новогодней елке я выступала со своими немудрящими стихами, выражающими, однако, общее настроение:

 

Мы Новый год встречаем в Черной,

Всем нам весело, светло,

Всем уютно и тепло.

Но мы думаем о тех,

Кто не с нами, кто сейчас

Защищает храбро нас.

Я желаю вам и нам

Поскорее по домам!

 

Все очень скучали по дому, по Ленинграду, по своим мамам, оставшимся в блокаде. Пели: «Ленинград мой, милый брат мой, Родина моя!»

 

Народ в деревне был суровый. По рассказам взрослых, встретили нас настороженно, называли, как и повсеместно, «выковыренные». Потом многие хозяева поладили со своими постояльцами, а наши ребята – с местными. По свидетельству Ирины Владимировой, когда они уезжали, вышла их провожать на станцию Шабуничи почти вся деревня Черная.

Жизнь быстро налаживалась. Нам предоставили новое, только что построенное здание школы, где наши ребята жили соответственно своему возрасту и классу. Ели в коридоре, там же играли. Учились в деревенской школе-семилетке, существенно расширившейся в своем преподавательском составе. В школе был сильный состав учителей из числа эвакуированных: литературовед, впоследствии доктор наук, сотрудник Пушкинского дома Елизавета Николаевна Куприянова, жена писателя Щеглова Елена Яковлевна Бесценная. Ирина Валериановна Карнаухова вела второй класс, она была талантливой учительницей, у нее, творческого человека, была своя система преподавания.

Воспитателями в лагере работали замечательные женщины, жены писателей Мария Владимировна Семенова, Анна Борисовна Решетова, Людмила Владимировна Герман. Анна Борисовна вела очень трудный, разболтанный отряд мальчиков 11-13 лет и быстро покорила их своим обаянием и педагогическим талантом.

Главным поваром в лагере работала Наталья Акимовна Гор, жена известного писателя-фантаста Геннадия Гора. Это была простая русская женщина, очень умная и добрая. Я ее хорошо запомнила, потому что каждый день она мне наливала в кастрюльку черпак какого-нибудь супа, и всегда у нее находились для меня улыбка и доброе слово.

Кладовщицей у нас была Надежда Николаевна Ванина, жена писателя Кесаря Ванина и мама мальчика со странным именем Инотар. Грузчиком первый год была жена писателя Николая Чуковского и невестка Корнея Ивановича Марина Николаевна, героическая женщина. И. И. Слонимская называла ее Жанной дАрк. Каждый день она таскала на спине мешки с хлебом или мукой на весь лагерь, давала свою кровь больным, когда было

Нужно. Меня она, можно сказать, спасла во время тяжелой болезни. Когда заболела и была на грани смерти Тата Израилевич, Марина Николаевна ходила каждый день за семь километров в Краснокамск, в больницу для переливания крови. Кстати, ни один ребенок у нас в лагере не умер. А вообще в эвакуации в других учреждениях не всех детей удавалось сохранить.

Лечили нас замечательные доктора. Главным был Самуил Григорьевич Берлянд. Сколько же писательских детей он вылечил! У меня осталась о нам особая память: он не только меня лечил (я постоянно болела в Черной), но и подарил толстую американскую тетрадь и написал «Бумага наша, стихи Ваши». В эту тетрадку бабушка записывала мои детские сочинения. Она у меня сохранилась.

Взрослых лечил очень хороший врач, сердечник Иона Маркович Резвин, к которому и после войны шли все, у кого возникали проблемы с сердцем. Были еще доктор Мороз и его жена Шарф, специалисты-отоларингологи. Бабушка Юры Цехновицера сумела привезти в Черную стоматологическое кресло и весь необходимый инструментарий, лечила всем зубы.

Заместителем Бешелева (начальника лагеря) была Зоя Александровна Никитина, жена М. Э. Козакова и мама Миши Козакова. Мне хочется помянуть ее добрым словом, она очень много делала для лагеря. Красивая (наполовину гречанка), с гордо посаженной головой, великий дипломат, прекрасно воспитанная, она умела улаживать разного рода конфликты. Как я сейчас понимаю, ее основной задачей было постоянно держать связь с московским  начальством. Мне она часто привозила небольшие посылочки из Москвы от родственников, главным образом книжки.

Из жизни лагеря, естественно, более всего запомнились праздники. Выступали ребята, танцевали Кира Зуккау, Сережа Соболевский. Ира Владимирова выразительно декламировала «Пулковский меридиан» Веры Инбер, играла главную роль в спектакле «Маша Птичкина». Потом ее в деревне так и звали: «Вон Маша Птичкина пошла!» Были и литературные вечера. Большим успехом пользовался джаз. Играли на гребенках с подложенной на них папиросной бумагой, на ложках, а Тришка (Ирина Фехтнер) с ее абсолютным музыкальным слухом замечательно свистела. Все это производило действительно художественное впечатление. Конечно, был и хор. Пели Дунаевского и вообще «мирные» песни, а когда приехал с фронта раненый Петр Дмитриевич Олеванов с гитарой, в репертуар вошли и военные песни. Электричества не было, радио не было, но были книги. Дров было очень мало, теплой одежды не хватало, это потом начали приходить какие-то посылки, которые распределяли самым нуждающимся. Но жадно читались сводки с фронта. Которые, наверное, привозили из Молотова, шли письма из блокадного Ленинграда и даже каким-то образом, вероятно с оказией, бандероли и посылки.

 

 

Письмо к первому секретарю горкома партии Боброву Александру Михеевичу от ленинградских писателей:

 

«Дорогой Александр Михеевич! Почти три года назад прибыл в Краснокамский район детский лагерь Ленинградского литературного фонда. Это случилось в час огромных испытаний, когда на нашу родину обрушились фашистские захватчики. Оторванные от своего родного города, молодые ленинградцы и их матери были поручены заботе и вниманию братского Урала. Сталинский Урал пригрел и обласкал попавших в беду ленинградцев, и среди тех, кто сделал это любовно и широко, – город Краснокамск.

От имени детей и взрослых нашего землячества приносим горячую дань благодарных чувств. Полнота их не может вместиться в рамки этого прощального письма, но искренность, взволнованность и сила будут понятны вами с той же чуткостью, с какой Вы относились к горю и радостям нашего пребывания на краснокамской земле. Возвращаясь в город Ленина, мы все унесем с собой память о ней, как о близкой и ласковой, и о душевной славе Краснокамска мы, благодарные расскажем любовно на берегах Невы. Спасибо городу, спасибо вам, спасибо отныне родным нам краснокамцам!

Ирина Карнаухова, Мих. Козаков, С. Бешелев, Ян Горев, А. Молдаван-Азарова, С. Розенталь, А. Решетова, З. Никитина, С. Дунаевская».

 

 

Из воспоминаний Татьяны Заводчиковой:

Вспоминали, как мы готовили уроки. Посреди палаты стоял длинный стол, на нем керосиновая лампа или коптилка, если керосина не достали. Каждый стремился занять место поближе к лампе, чтобы еще успеть почитать. А темнело рано. Чтением увлекались все. Самая начитанная второклассница Лида Гор, когда мы все уже были в кроватях, пересказывала нам «Тристана и Изольду», «Золотого жука» Э. По, «Поля и Виргинию». Но чаще всего по вечерам к нам в палату заходила шестиклассница Лира Садофьева (впоследствии известный профессор-ортопед Вера Ильинична Садофьева). По-наполеоновски скрестив руки на груди и расхаживая по палате, она рассказывала удивительные истории об одессите Косте-моряке, Соньке-Золотой ручке, знаменитой Али-канарейке и прочих персонажах.